С. Л. Я слышал, как вы говорили, что перед нами эпидемиологическая новелла («новелла» здесь — новшество, нововведение. — Прим. переводчика).
Л. Б. Это не означает, что вирус выдуман. Это не новелла в литературном или юридическом смысле.
С. Л. А жаль.
Л. Б. Это означает, что он новый. Что ни у одного человека в мире нет к нему иммунитета в результате предыдущего заражения. Это означает, что он способен инфицировать 7,8 миллиардов наших братьев и сестёр.
С. Л. И раз он новый, мы всё ещё в процессе получения информации. Как вы думаете, если кто-то заразится и выздоровеет, у этого человека возникнет иммунитет к вирусу?
Л. Б. Хоть вирус и новый, я не вижу ничего, что мешало бы этому. Мы знаем о случаях, когда люди считают, будто заразились повторно, но это, скорее всего, проблема тестирования, а не настоящее повторное заражение. Но до того как всё это закончится, будут десятки миллионов или миллиарды заражённых, а с такими большими цифрами ответ на практически любой вопрос «Может ли это произойти» будет положительным. Это не значит, что это имеет значение для здравоохранения или эпидемиологии.
С. Л. Худшая ли это вспышка из тех, что вы видели?
Л. Б. Это самая опасная пандемия за всю нашу жизнь.
С. Л. Нас сейчас просят делать совершенно беспрецедентные вещи: оставаться дома, держаться в двух метрах от других людей, избегать групповых встреч. Верны ли рекомендации?
Л. Б. Ну, я вот делаю вид, что уединился помедитировать, но вообще-то я сижу в полукарантине в графстве Марин, Калифорния. Да, это отличные рекомендации. Но получали ли мы хорошие рекомендации от президента США в первые двенадцать недель эпидемии? Нет, мы слышали только ложь, утверждения, будто это фейк, будто это выдумка демократов. До сих пор есть люди, которые, себе же во вред, в это верят. Как представитель сферы здравоохранения заявляю: это самый безответственный поступок избранного лица, который я видел в жизни. Но то, что вы слышите сейчас [самоизолироваться, закрыть школы, отменить мероприятия], — правильно. Сможет ли это полностью нас защитить? Сделает ли это мир безопасным навеки? Нет. Но это правильно, потому что нам нужно распределить болезнь по времени.
С. Л. Сгладить кривую.
Л. Б. Замедляя или сглаживая её, мы не уменьшим общее число случаев, но мы сможем отсрочить многие из них до тех пор, пока у нас не будет вакцины. А она у нас будет, потому что с точки зрения вирусологии тут нет ничего, что заставило бы меня бояться, что в течение года-полутора вакцины не появится. Со временем мы достигнем заветной цели эпидемиологов.
С. Л. Что это значит?
Л. Б. Это, во-первых, достаточное большое количество тех, кто заразился и получил иммунитет, и, во-вторых, наличие вакцины. Сочетания первого и второго достаточно, чтобы получить «коллективный иммунитет» (herd immunity), который обычно охватывает 70—80% населения.
Я очень надеюсь, что мы получим антивирусный препарат против COVID-19, который не только лечит, но и обладает профилактическим эффектом. Разумеется, это пока ни на чём не основано и весьма шатко, и, разумеется, многие со мной не согласятся. Но как аргумент приведу две статьи 2005 года, в Nature и в Science. В обеих построена математическая модель гриппа, чтобы понять, может ли насыщение контактной зоны вокруг случая обычным «Тамифлю» остановить вспышку. В обоих случаях это сработало. Или вот ещё аргумент: когда-то мы думали, будто ВИЧ/СПИД не лечится, и считали его смертным приговором. А потом потрясающие исследователи обнаружили антивирусные препараты, и оказалось, что некоторые из этих препаратов можно давать до контакта с источником заражения и предотвращать болезнь. Поскольку сейчас есть огромная заинтересованность в том, чтобы остановить COVID-19, мы будем вкладывать научные силы, ресурсы и инвестиции в поиск антивирусных средств профилактического или превентивного действия, которые можно будет использовать в дополнение к вакцине.
С. Л. Когда мы сможем выходить из дома и вернуться к работе?
Л. Б. У меня есть отличная способность зреть в прошлое, но сейчас нужно уметь заглянуть в будущее. Если бы это был теннисный матч, я бы сказал, что сейчас вирус ведёт. Но есть прекрасные новости из Южной Кореи: там меньше ста случаев за сегодня (17 марта). В Китае сегодня было больше завезённых случаев, чем полученных непрерывной цепочкой трансмиссии из Уханя. Нам будет очень сложно следовать китайской модели. Мы не будем запирать людей в квартирах, заколачивая выход. Но следовать южнокорейской модели мы вполне можем. К сожалению, для этого нужно делать пропорционально столько же тестов, сколько сделали они, а они сделали больше четверти миллиона. Собственно, к тому моменту, как Южная Корея сделала 200 тысяч тестов, мы сделали, наверное, меньше тысячи.
С. Л. А не поздно ли сейчас тестировать, чтобы вообще на что-то повлиять? Раз уж мы упустили возможность раннего тестирования.
Л. Б. Вовсе нет. Тесты могут сыграть ощутимую роль. Что нам нужно, так это случайная вероятностная выборка в масштабах страны, чтобы понять, где, чёрт возьми, на самом деле вообще есть этот вирус. Потому что сейчас мы и этого не знаем. Может, в штате Миссисипи не зарегистрировано ни одного случая, потому что штат их не ищет. А откуда им знать? В Зимбабве ноль заражений не потому, что в стране нет вируса, а потому, что нет возможности тестировать. Нам нужно что-то вроде домашнего теста на беременность, что-то, что каждый может сделать дома.
С. Л. Если бы вы на день стали президентом, что бы вы сказали на брифинге?
Л. Б. Я бы начал пресс-конференцию со слов: «Господа, позвольте представить вам Рона Клейна (Ron Klain), он был главный по Эболе [при президенте Обаме], и я зову его обратно, стать главным по COVID-19. Все решения будут централизованы и сосредоточены у одного человека, которого уважают и политики, и представители здравоохранения». Наша страна сейчас разделена. И сейчас Тони Фаучи (Tony Fauci), глава Национального института аллергии и инфекционных заболеваний (NIAID), — лучший, кто у нас есть.
С. Л. Вам страшно?
Л. Б. В моей возрастной группе в случае заражения смертность составляет 1 из 7. Если вы не беспокоитесь, значит, вы просто не слушаете. Но я не боюсь. Я убеждён, что меры, которые мы принимаем, растянут время, за которое вирус сможет охватить население. Я считаю, что это, в свою очередь, увеличит вероятность получения вакцины или профилактического антивирусного средства как раз вовремя, чтобы прервать, уменьшить или урезать распространение. Всем нужно помнить, что это не зомби-апокалипсис или массовое вымирание.
С. Л. Стоит ли нам носить маски?
Маска N95
Маска N95.
Л. Б. Маски N95 сами по себе замечательны. Их поры шириной три микрона, а ширина вируса — один микрон. Так что кто-то говорит, что это не работает. Но представьте-ка трёх здоровенных игроков в регби, которые в обеденный перерыв ломанулись в одну дверь. У них ничего не выйдет. По последним данным, которые я видел, маски увеличивают защиту в пять раз. Это очень хорошо. Но мы должны обеспечить работу больниц и работу медперсонала, чтобы врачи и сёстры могли приходить на работу и быть в безопасности. Поэтому маски должны быть там, где они нужнее всего, там, где заботятся о пациентах.
С. Л. Как мы поймём, что мы справились?
Л. Б. Мир не станет выглядеть привычно, пока не произойдут три вещи. Во-первых, мы должны понять, как выглядит распределение этого вируса: как айсберг, когда над водой одна седьмая, или как пирамида, когда мы видим всё. Если прямо сейчас мы видим лишь одну седьмую реальной ситуации, потому что недостаточно тестируем или просто не замечаем её, тогда дело дрянь. Во-вторых, мы должны найти лечение, которое действует, вакцину или антивирусный препарат. И в-третьих — пожалуй, самое важное, — нам надо увидеть большое количество людей, получивших иммунитет, — в частности, медсестёр, терапевтов, врачей, полицейских, пожарных, учителей, которые уже больны. И мы должны протестировать их, чтобы удостовериться, что они больше не заразны. И у нас должна быть система, которая их идентифицирует, например, концертный браслет или удостоверение с фотографией и какой-нибудь печатью. Тогда мы сможем спокойно отправлять детей обратно в школы, потому что мы будем знать, что учителя не заразны.
И вместо того, чтобы говорить «Нельзя никого навещать в доме престарелых», у нас будет группа людей, сертифицированных для работы с пожилыми и уязвимыми людьми. У нас будут медсёстры, которые могут вернуться в больницы, и зубные врачи, которые могут открыть ваш рот, посмотреть в него и не заразить вас. Когда эти три вещи произойдут, тогда мы вернёмся к норме.
С. Л. Есть ли в этой ситуации хоть что-то хорошее?
Л. Б. Я учёный, но ещё я верующий. И я не могу просто изучать что-то, не задаваясь вопросом, нет ли какой-то высшей силы, которая каким-то образом поможет нам стать лучше. Я думал, что мы увидим аналог пустых улиц в жизни общества, но при этом уровень социального взаимодействия выше, чем я когда-либо видел. Я вижу молодых, миллениалов, которые приносят продукты тем, кто вынужден быть дома, пожилым. Я вижу невероятный приток медсестёр, героических медсестёр, которые приходят и работают намного больше часов, чем они работали раньше, вижу врачей, которые бесстрашно отправляются на работу в больницу. Я никогда раньше не видел волонтёрства подобного масштаба.
Я не хочу делать вид, будто это испытание, которое стоило пройти, чтобы достигнуть такого состояния. Это действительно беспрецедентное и сложное время, которое устраивает проверку нам всем. Когда мы действительно справимся, это заставит нас переосмыслить то политическое разделение, которое сейчас есть в стране, возможно, как это было во время Второй мировой. Этот вирус — за равные права и заражает всех без разбора. И возможно, это путь к тому, чтобы стать лучше, если бы мы тоже могли увидеть друг друга равными, то есть обладающими большей степенью сходства, чем различия.
